ГЕРАКЛИТ

Каталог статей
Меню сайта

Форма входа

Поиск



Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Приветствую Вас, Гость · RSS 29.03.2024, 11:28

Главная » Статьи » Актуальные исследования

Кессиди Ф. ГЕРАКЛИТ И ДРЕВНИЙ ВОСТОК

Кессиди Ф.

ГЕРАКЛИТ И ДРЕВНИЙ ВОСТОК
(Критические заметки)

Статья из авторского сборника:
Кессиди Ф.Х. К истокам греческой мысли. - М.: Алетейя. 2001. - С. 252-261

 

Вопрос об отношении Гераклита и всей греческой философии вообще к религиозно-мифологическим и философским воззрениям Древнего Востока не нов. В период поздней античности вместе с распространением в греко-римском мире, переживавшем упадок, древневосточных религиозно-мистических учений, различных форм магии и астрологии возникает и укрепляется идея о том, что греческие философские учения, заимствованные из древневосточных мифологических и религиозных взглядов, представляют собой разновидность последних. Так, Филон Александрийский (ок. 30 г. до н. э. — 40 г. н. э.) был первым, кто, стремясь сблизить греческую философию с библейским вероучением, возвел учение Платона и некоторых других греческих мыслителей к Пятикнижию Моисея. С этой целью Филон прибегнул к аллегорическому толкованию библейской священной истории. Примеру Филона последовали неоплатоник Нумений (II в. н. э.), для которого Платон был не более чем «говорящий по-аттически Моисей», и в особенности Климент Александрийскийский (ок. 150-215 гг. н. э.) — один из отцов Церкви.

Пытаясь примирить христианское вероучение с «языческой» философией, Климент рассматривал греческую философию как предтечу христианства, а Платона — как одного из еврейских (по духу) философов. Установка Климента на преодоление пропасти, разделяющей греческий философский разум и религиозную (библейскую) веру в откровение, и стремление обнаружить сходство между ними послужили в последующие времена удобной моделью, оправдывающей изучение (и христианизацию) греческой философии последователями христианства. Так, известный русский историк философии С. Н. Трубецкой в своей работе «Метафизика в Древней Греции» попытался представить древнегреческую философию как «христианство до христианства», а некоторые современные западные исследователи (см.: Kelber W. Logoslehre von Heraklit bis Origines. Stuttgart, 1958) толкуют логос Гераклита в религиозно-христианском духе.

В середине XIX в. в связи с обнаружением моментов определенного типологического сходства идейных и культурных структур народов

253

древнего мира некоторые авторы пришли к выводу о наличии восточных корней греческой философии. Одним из этих авторов был А. Гладиш, выступивший с серией монографий, где он с большой настойчивостью отстаивал тезис, согласно которому основные греческие философские школы явились результатом изучения древневосточных религиозных представлений о происхождения мира: пифагорейцы заимствовали свои идеи у китайцев, Гераклит — у персов, Ксенофан и элейцы — у индусов, Эмпедокл — у египтян, Анаксагор — у израильтян. Наконец, Платон, систематизировав эти учения, создал свою философию (см.: Gladisch A. Die Religion und die Philosophie in ihrer weltgeschichtlichen Entwicklung und Stellung zu einander. Breslau, 1852; Gladisch A. Herakleitos und Zoroaster. Leipzig, 1859).

Установка на поиск источника греческой философии вне Греции, натяжки и возмещение недостающих фактических данных продуктами фантазии лишали работы Гладиша научной ценности, и мало кто принимал их всерьез (особенно после уничтожающей критики со стороны Э. Целлера). Но вот англичанин М. Л. Уэст объявил сочинение Гладиша «Гераклит и Зороастр» «серьезным и основательным (conscientious) исследованием» (West М. L. Early Greek Philosophy and the Orient. Oxford, 1971. P. 167). Поскольку книга Уэста «Ранняя греческая философия и Восток», развивающая основные идеи Гладиша, получила в советской печати положительные (даже похвальные) отклики (см.: Лелеков Л. Рец. на кн.: West М. L. Early Greek Philosophy and the Orient / / Вестник древней истории. 1975. № 2. С. 162-164; Рожанский И. Д. Развитие естествознания в эпоху античности. М., 1979. С. 53), рассмотрим подробнее ее основную аргументацию, касающуюся Гераклита — центральной фигуры работы Уэста — и его отношение к персидской религии.

Прежде всего отметим, что Уэст разделяет точку зрения, согласно которой ряд идей раннегреческой философии, в особенности Гераклита, лишенной корней в собственно греческой почве, был навеян религиозно-мифологической традицией древневосточных народов и восходит, в частности, к Ригведам и ранним Упанишадам. «Дело в том, что Брахадараньяка Упанишада проливает больший свет на то, о чем учил Гераклит, чем все свидетельства досократиков, вместе взятые» (West М. L. Op. cit. Р. 201).

Утверждение автора представляется неубедительным. Гераклит — один из так называемых досократиков — занимает видное место в их ряду. Поэтому всякая попытка найти источник его учения вне традиции досократиков и в отрыве от общественно-исторических условий, сложившихся в период его жизни и творчества, обречена на неудачу. О тесной связи Гераклита с досократиками свидетельствуют не только логика развития философской мысли в Греции, но и общеизвестные высказывания (нередко выпады) самого Гераклита, направленные против своих предшественников (Гомера и Гесиода) и старших современников (Пифагора, Ксенофана и других). Между тем, пренебрегая этими прямыми свидетельствами,

254

Уэст произвольно полагает, что «во времена Гераклита Эфес и Индия единялись через Персидскую империю. Индийцы пришли на греческий материк с армией Ксеркса (!?)» (ibid, р. 202). В данном случае, однако автор, который подчас подкупает читателя обилием цитируемого материала, не находит нужным обосновать свой принципиально важный тезис каким-либо прямым или косвенным свидетельством. Более того, у читателя книги порой создается впечатление, что именно бездоказательность является, по мнению Уэста, залогом достоверности тех или иных гипотез. Отсюда и его заявление: «В равной мере нельзя утверждать, что отсутствие свидетельств древности, идущих из Ирана, исключает историческую связь между теориями Индии и Гераклита» (ibid, р. 175). Иначе говоря, вполне вероятно, что на рубеже VI-V вв. до н. э. между Грецией и Индией имели место прямые литературные связи и заимствования, являвшиеся следствием непосредственных контактов между эфесцем Гераклитом и индийскими учеными (сопровождавшими, надо полагать, армию Ксеркса)1.

Далее Уэст указывает на фразеологическое сходство между изречениями Гераклита и текстами Упанишад, ссылаясь, в частности, на следующее место из Каушитака Упанишада (II, 12), в котором говорится цикле природных явлений: «Теперь о том, как боги умирают везде и всюду. Поистине сияет этот Брахман, когда пылает огонь. Поэтому он yмирает, когда (огонь) не пылает. Жар его уходит в солнце, в ветер — дыхание. Поистине сияет этот Брахман, когда видно солнце. Когда не видно его, он умирает. Жар его уходит в луну, в ветер — дыхание. Поистине сияет этот Брахман, когда видна луна. Когда не видно ее, он умирает. Жар его уходит в молнию, в ветер — дыхание. Поистине все эти божества уходят в ветер. Умерев в ветре, они не умирают. Они возникают из него вновь» (Древнеиндийская философия. М., 1963. С. 202).

На основании приведенного отрывка Уэст заключает: «Как огонь Гераклита, так и ветер в этой (Каушитака Упанишада. — Авт.) космологии могут быть описаны как то первоначало, в которое превращаются другие элементы» (West М. L. Op. cit. Р. 174). Итак, исходя из весьма отдаленной

1 В этой связи Л. А. Лелеков замечает, что «речь идет не о бесспорной общности проблематики и не о специфической направленности идейного поиска в Индии и Греции середины I тысячелетия до н. э., чего отрицать вообще невозможно, а о высшей степени вероятных прямых литературных контактах» (Лелеков Л.А. Указ. соч. С. 163).
Не говоря уже о том, что армия Ксеркса, направляясь на Греческий материк, руководствовалась мотивами, весьма далекими от философских изысканий, возникает вопрос о времени подразумеваемой встречи Гераклита с молчаливо предполагаемыми индийскими знатоками Вед и Упанишад, которые сопровождали армию персидского владыки, или с индийскими философами-воинами, которые входили в состав того же войска. Если иметь в виду, что поход Ксеркса на Грецию приходится на 480 г., а дата смерти Гераклита точно неизвестна, то произвольность предположений автора становится достаточно очевидной.

255

типологической общности проблематики и умалчивая о существенных различиях (по Гераклиту, космос — саморегулирующийся процесс, и боги не имеют к нему никакого отношения), делается поспешный вывод о зависимости Гераклита от ведийской литературы.

Уместно напомнить, что в конце прошлого века русский исследователь Д. Н. Овсяннико-Куликовский, найдя «ведийский» колорит в некоторых фрагментах Гераклита, был более осмотрительным в вопросе о непосредственных контактах между эфесским философом и индийскими rishi (мудрецами). В одном из общеизвестных фрагментов Гераклита утвержжается, что космос (мировой порядок) не создал «никто из богов и никто из людей». Задаваясь вопросом о том, почему Гераклит говорит «никто из людей» (ведь люди не могли создать мир), Овсяннико-Куликовский приходит к выводу о перекличке этих слов с ведийской идеей о «связи между порядком (rtam) культа и порядком (rtam) природы, о магической силе культа», т. е. о зависимости миропорядка от культа, людей, поддерживающих культ и потому повелевающих природой (Овсяннико-Куликовский Д. Н. Очерк из истории мысли // Вопросы философии и психологии. М., 1890. Кн. 2. С. 183). Исключая, однако, возможность того, что до Гераклита дошли какими-либо путями представления, занесенные из Индии, т. е. из Пенджаба, — о rtam, о воздействии культа на природу» (там же), Овсяннико-Куликовский высказал предположение, согласно которому Гераклит полемизирует со своими соотечественниками и соплеменниками и отвергает сохранившееся в их сознании древнейшее (и общее для греков и индусов) индоевропейское религиозно-мифологическое представление о том, что космос создан не только богами, но и людьми (см. там же).

Современные ученые (см.: Kirk G. S. Heraclitus. The Cosmic Fragments. Cambridge, 1970. P. 311) показали, что слова Гераклита «никто из людей» (не создал космос), созвучные аналогичным оборотам речи, встречающимся у Гомера (Илиада, VIII, 27; XIV, 342) и Ксенофана (фрагмент В23), не имеют самостоятельного значения; они связаны с предыдущими словами «никто из богов» и употреблены для эмоционального усиления мысли о вечности и несотворимости космоса. Иначе говоря, по мысли Гереклита, мир не создан решительно «никем вообще», будь то бессмертные боги или смертные люди2.

Вернемся, однако, к Уэсту, согласно которому Гераклит в своем творчестве в первую очередь обязан религии зороастризма. Поэтому, отвечая

2 Хотя предположение Овсяннико-Куликовского оказалось ошибочным, тем не менее в его работе обращает на себя внимание идея о том, что из двух соотносительных понятий «природа» и «культ», восходящих к первоначальным индоевропейским верованиям, греки «дали перевес первому, в противоположность индусам, которые поступили обратно» (Овсяннико-Куликовский Д. Н. Указ. соч. с. 184). У греков «понятие космоса перестало быть мифологическим и религиозным и превратилось в чисто философское: понятие мирового огня перестало быть культовым и превратилось в философско-физическое» (там же, с. 185).

256

на им же поставленный вопрос о стимуле, заставившем эфесца обратиться к огню и создать свою «теорию огня», Уэст пишет: «Таким стимулом могло стать наблюдение того необычайного значения, которое персы придавали огню» (ibid, р. 173). Другими словами, коль скоро персы, придерживаясь зороастризма, поклонялись огню, считая его сыном Ахурамазды («Мудрого владыки»), коль скоро также в Авесте — главном письменном памятнике зороастризма — содержатся пять обращений (молитв-поклонов) к пяти разновидностям огня наряду с высказыванием о том, что чем больше человек воздает поклонов огню, тем больше добрых дел вселится в него (ibid, р. 171-172), Гераклит, находясь под столь сильным влиянием, не мог не прийти к идее об огне как «архе» вещей. Вслед за этим не так уж далеко до идеи о том, что «теория огня» Гераклита «перекликалась с религиозным (зороастрийским. — Ф. К.) представлением о вознесении души от огня земного к огню небесному» (ibid, р. 173).

К сожалению, ни на цитируемой странице, ни на с. 67, к которой нас отсылает автор, не объясняется сколько-нибудь конкретно, в чем «теория огня» Гераклита «перекликалась» с зороастрийским представлением о судьбах душ. Мы остаемся в неведении и по целому ряду других вопросов такого, например, рода: чем объяснить тот факт, что зороастрийский культ огня побудил Гераклита (а не кого-либо из персов) объявить вечный (нерожденный) огонь первоначалом всего сущего, провозгласить вечность (несотворимость) космоса и высказать «метафизическую» мысль о всеобщем логосе? Если даже предположить, что философские идеи могли возникнуть на почве мифа и религии, то спрашивается: почему Гераклит должен был предпочесть «варварский» культ огня греческому (не сопровождаемому культом, но связанному с огнем) мифу о Прометее? Кроме того, известно, что, отвергая поклонение статуям богов, весьма мало вероятно, чтобы эфесец проникся зороастрийским поклонением огню. Во всяком случае, если судить по его фрагментам, в них нет и следа такой идеи.

В поисках истоков мысли Гераклита о том, что Солнце и другие небесные тела — это чаши, наполненные огнем, Уэст предлагает «принять идею о зороастрийском алтарном огне... изображение которого мы еще находим на сасанидских монетах VI-V вв. до н. э.» (ibid, р. 176). Из рассуждений автора следует, что представление эфесца о небесных телах как огненных чашах каким-то образом связано с зороастрийским алтарным огнем, символизировавшим солнце. Далее, правда, выражая известную нерешительность, Уэст отмечает, что даже если Гераклит видел зороастрийские алтарные огни, символизирующие Солнце, то отсюда еще не следует, что «он мог приравнять солнце алтарному огню» (ibid.).

Итак, Гераклит, путешествуя по Персии, «возможно, видел магов у алтарей огня» (ibid.), хотя у нас нет на этот счет никаких фактических данных. Не исключено также, что Гераклит долго размышлял над изображением «алтарного огня» на персидских монетах VI-V вв. до н. э. И если послушать Уэста, то чего только не случалось в этом древнем мире!

257

Однажды, например, «Киру приснился сон, что у своих ног он обнаружил Солнце, трижды пытался схватить его, но оно всякий раз ускользало от него. На этом основании интерпретаторы правильно предсказали (!), что он будет царствовать тридцать лет» (ibid. Курсив наш. — Ф. К.). В контексте приведенной цитаты становятся понятными и упреки Уэста в адрес ученых: у них принято лучше «не верить тому, что может оказаться правдой, чем верить в то, что может оказаться неправдой» (ibid, р. 170). Призывая исследователей «смело» высказывать всякого рода предположения, автор предлагает для этого воспользоваться псевдогераклитовскими письмами, сочиненными в позднеэллинистический период (ibid, p. 165)3.

Не случайно поэтому и доверие Уэста к легендам о смерти Гераклита, сочиненным в период эллинизма и в последующие времена. Облекая свои рассуждения в наукообразную оболочку, Уэст признает, что, как правило, обстоятельства смерти великих людей выдумывались так, чтобы иронически соответствовать их личности (ibid, р. 197). Вслед за сказанным, однако, идет оговорка, которая сводит на нет смысл этого утверждения: «Их (авторов, сочинявших "биографии" великих личностей. — Ф. К.) рассуждения могли быть фантастическими, но это были рассуждения, а не только просто грубые выдумки» (ibid.). Итак, всякие фантазии и даже сплетни о жизни и смерти того или иного лица, высказанные в форме рассуждений, перестают быть продуктами воображения и грубой выдумки.

Характерно, что Уэст, в сущности, умалчивает о том, каким образом на протяжении веков сочинялись биографические небылицы о Гераклите и других ранних греческих мыслителях, об обстоятельствах жизни и смерти которых сохранились крайне скудные и смутные сведения. Создается впечатление, что умолчание понадобилось Уэсту для того, чтобы придать измышлениям о древнем философе видимость правдоподобия. Между тем вымыслы о Гераклите (нередко издевательски-злонамеренные по смыслу и направленности) вымыслами же остаются. Исследователи (Н. Frankel, G. S. Kirk, М. Marcovich и другие) показали, что легенды и басни о Гераклите сообразуются в одних случаях с традиционными представлениями о

3 В псевдогераклитовских письмах говорится, в частности, о том, что персидский царь Дарий, заинтересовавшись книгой Гераклита, пригласил его к себе во дворец, но последний отказался. По мысли Уэста, само сочинение подложных писем свидетельствует о признании их авторами «тесной связи труда Гераклита с персидской религией» (ibid, р. 165).
Не вступая в полемику с автором о ценности подложных (псевдогераклитовских) писем отметим, что, согласно М. Марковичу, измышление с приглашением является киническим общим местом: Гераклит отказался от приглашения Дария на том же основании, на каком Диоген Синопский отклонил предложение Александра Македонского (согласно анекдоту, на вопрос Александра Македонского, чего бы хотел Диоген от него, последний ответил: отойди, не загораживай мне солнца) (см.: Marcovich М. Heraklitos // Paulys Realencyclopa die Classischen Altertumswissenschaft. Suppl. Bd. X (1965). Sonderansgabe. Stuttgart, 1968. S. 253).

258

мудреце, поведение и образ жизни которого соответствовали его учению, в других — с догадками о нем как о человеке и гражданине, которые можно было бы построить на основании его сочинений и высказываний; в третьих — с измышлениями всякого рода остроумных и забавных ситуаций, ставящих философа в смешное положение, и т. д. Вот примеры того, каким способом сочинялись легенды о Гераклите. Известно, что он резко отзывался о большинстве людей (22 В 1, В 2, В 17 ДК)4, о согражданах (В 121, В 125а), предшественниках и современниках (В 42, В 57, В 40); он бичевал тягу многих людей к плотским наслаждениям (В 4, В 28, В 9) Следовательно, будучи в разладе со всем миром, Гераклит возненавидел людей; не в состоянии переносить далее окружение своих граждан, он удалился в горы, стал вести образ жизни отшельника и питаться травами и кореньями. Согласно его учению, душа немногих лучших людей огненна и мудра (В 118), а у большинства она влажна и глупа (В 117, В 107, В 95, В 19). Вследствие нездорового питания Гераклит заболел водянкой; вместе с тем он знал, что «психеям смерть — стать водою» (В 39). Иначе говоря, поняв, что ему грозит смертельная опасность, он вернулся в город, чтобы спросить совета у попрекаемых им врачей (В 58). На свою беду философ, оставаясь верным своему стилю, т. е. разговаривая загадками, обратился к врачам с вопросом о том, можно ли превратить ливень в засуху, но они не могли понять, чего он хочет. Тогда Гераклит, исходя из тезиса, что «влажное высыхает» (В 126), изобрел собственный метод лечения (самолечение): забравшись в хлев, он зарылся в навозе (по другой версии, облепил себя навозом), надеясь, что теплый навоз спасет его. Однако его надежды не оправдались, и он умер. По другим вариантам легенды о смерти Гераклита, последний, облепив себя навозом, изменился настолько, что оказался добычей не узнавших его собак. Фигурирующие в легенде собаки могли быть заимствованы из фрагмента Гераклита, согласно которому «собаки лают на тех, кого они не знают» (В 97), а навоз — из фрагмента «трупы следует выбрасывать скорее, чем навоз» (В 96). Нетрудно догадаться, что «исходным материалом» для небылиц о Гераклите послужили фрагменты высказываний самого же Гераклита.

Остановимся еще на одном весьма важном вопросе, который в книге Уэста затрагивается, к сожалению, лишь вскользь, мимоходом. Речь идет, говоря словами автора, о том, в какой мере могли (и могли ли вообще) воздействовать на космологию и теологию Гераклита и его сограждан религиозные воззрения врагов, т. е. персов (в частности, верование персов в доброго бога Ахурамазда и в злого бога Анхра-Майнью, или Аримана), осаждавших их город (ibid, р. 200). В самом деле, как относились (или должны были относиться) эфесяне, в том числе Гераклит, к религии и вообще к

4 Фрагменты Гераклита даются по сборнику Дильса—Кранца (см.: Fragmente der Vorsokratiker. Griechisch und Deutsch von H. Diels / Hrsg. von W. Kranz. Dublin; Zurich, 1968. Bd. I. 13 Aufl.). Сокращенно: ДК. Цифра 22 означает номер главы в сборнике ДК, а буква В — фрагмент, А — свидетельство.

259

идеологии своих угнетателей? Уэст не оспаривает того факта, что эфесяне, как и остальное население греческих полисов, не разделяли верований персов, но в угоду своему предвзятому мнению он делает оговорку в отношении Гераклита, изображая последнего если не предателем, то во всяком случае человеком, безразличным к борьбе ионийских (и не только ионийских) эллинов за освобождение от персидского ярма. Говоря об отношении Гераклита к религиозным воззрениям персов, Уэст пишет: «То, что мы находим у Гераклита, дает возможность предполагать глубокие связи с более образованными классами людей» (ibid, р. 202).

Странно, что автор, эрудированный по части легенд и преданий, характеризуя Гераклита безразличным к судьбам своего города и народа, забывает о легенде, согласно которой во время осады Эфеса персами Гераклит рекомендовал своим согражданам умерить свои потребности (22 А Зb). Уэсту изменяет память и тогда, когда он пытается изобразить эфесца религиозным мыслителем зороастрийского толка (и едва ли не персофилом), упуская при этом из виду, что в его фрагментах содержится призыв к воинской доблести и восхваляется смерть, принятая в бою (В 24, В 25). Известно также, что именно Гераклит объявил войну-борьбу всеобщим законом бытия и самой жизни. Трудно поверить, чтобы такой человек и мыслитель, как Гераклит, основные идеи которого являются продуктом глубоких переживаний и личной трагедии, оставался индифферентным к происходящим вокруг него событиям, в частности к борьбе ионийских греков за свободу; трудно и полагать, что он ставил свои симпатии к зороастризму выше интересов родины.

Работа Уэста, на наш взгляд, является дополнительным свидетельством бесплодности попыток объяснить возникновение греческой философии вне общественно-исторических условий и идейно-духовного климата Древней Греции5.

Сказанное, разумеется, вовсе не исключает идейных и культурных связей между народами древнего мира, в частности между греками и их соседями. Но эти связи не всегда и не во всех сферах духовной жизни были столь гладкими и прямолинейными (упрощенными), как это представляется Гладишу, Уэсту и некоторым другим авторам. Идеи идеям рознь. Поэтому наивно полагать, что в древности один народ перенимал религиозные и философские воззрения другого по аналогии с заимствованием технических новшеств или научных (астрономических, метеорологических

5 Жертвой абсолютизации компаративистской методологии оказались не только идеалисты Гладиш и Уэст, но и некоторые сторонники философского материализма, такие, как современный индийский историк философии М. Рой. Последний до такой степени увлекся сравнительным анализом философских идей, что не только нашел в Индии диалектику Гераклита, но саму Индию объявил родиной... диалектического материализма: «...как Маркс был тем, кто открыл исторический материализм, так Буддахадэва был первым, кто открыл философию диалектического материализма» (История индийской философии. М., 1958. С. 53).

260

и т. п.) идей. Считается, что около X-IX вв. до и. э. греки переняли от народов Ближнего Востока (у финикийцев) алфавитное письмо, а также способ изготовления железа (по-видимому, у хеттов или у какого-либо другого малоазийского народа). Практику чеканки монет эллины заимствовали у соседей из малоазийской Лидии в VII в. до н. э. Возможно, что порядок расположения небесных тел (ближе всего к Земле неподвижные звезды, затем Луна и далее всего Солнце) у Анаксимандра восходит к древневосточным (иранским) космологическим представлениям (см. Burkert W. Iranisches bei Anaximander / / Rheinisches Museum fur Philosophie. 1963. Bd. 106. S. 97-134).

Что же касается заимствований в сфере идеологии, то вопрос значительно осложняется, ибо в сфере религии, мифологии, философии, морали и других форм идеологии, тесно связанных с образом жизни и мышлением народа, трансплантации идей, за некоторыми исключениями, не бывает. Впрочем, затронутая проблема требует самостоятельного исследования и здесь не может быть рассмотрена. Поэтому мы ограничимся вопросом о влиянии. Например, орфико-пифагорейское учение о бессмертии души и ее переселении в другие существа возникло на греческой общественно-исторической почве под значительным влиянием сходных религиозно-мистических верований Древнего Востока, в частности Древнего Египта. Причем степень самого влияния объясняется остротой классовых противоречий, социальными потрясениями и кризисом религиозно-мифологических верований, переживаемых греческими полисами VI в. до н. э. Относительно же влияния на Гераклита древневосточных (иранских или каких-либо иных) религиозных верований можно строить лишь шаткие догадки. Во всяком случае все попытки найти истоки философии эфесца в индийских Ведах или в иранской Авесте оказались безуспешными. Этого и следовало ожидать, ибо в Древней Греции переход от мифа к логосу (от религиозно-мифологических представлений к философским понятиям), обусловленный прежде всего социальными сдвигами и революционными преобразованиями, совершался преимущественно независимо от древневосточных религиозно-мифологических верований, причем этот переход в Элладе был более резким и коренным, чем в странах Древнего Востока6. В области философии, математики и других форм отвлеченно-логического

6 Характеризуя отношения к традиции на Древнем Востоке и в Древней Греции, С. Я. Лурье замечает, что на Востоке малейшее сомнение в авторитете традиции приводило к «отчаянию, отказу от какого бы то ни было знания, к полному скептицизму и стремлению как-нибудь "прожечь" жизнь. Такой характер носят египетский "Разговор с душой", вавилонский "Разговор господина с рабом", еврейский "Экклесиаст".
Грек справился с этим крушением авторитетов, поставив на место божества свой собственный царственный и безупречный разум и твердую уверенность, что все может быть познано путем логической системы доказательств» (Лурье С. Я. Очерки по истории античной науки. М.; Л., 1947. С. 28).

261

мышления, как и в сфере художественного творчества, «греки очень рано пошли своим, вполне самобытным путем; и если в самом начале этого пути у них и были какие-либо пришедшие с Востока импульсы, то относительно этих импульсов мы можем строить лишь весьма приблизительные догадки» (Рожанский И. Д. Развитие естествознания в эпоху античности. М., 1979. С. 50). Приведенная цитата противоречит, однако, высокой оценке И. Д. Рожанским книги Уэста, которую он считает «замечательной и во многом новаторской» (там же, с. 53).

Гераклит Эфесский — один из ранних греческих мыслителей, который наиболее способствовал становлению философии на собственный путь развития. В его творчестве органически совместилась диалектика образа и понятия — «теория» греков, сочетавшая рациональное мышление с художественным воображением, мышление о мире с видением мира как космоса, как стройного миропорядка. Влияние гениального философа, впервые открывшего диалектическую картину жизни и бытия и воплотившего свои идеи в немеркнувшие художественные образы, во все последующие времена было огромным. Оно сказывается и в наши дни. Можно быть уверенным и в том, что учение Гераклита Эфесского останется вечно живым и для грядущих поколений.

1981 г.

Категория: Актуальные исследования | Добавил: AVictor (18.01.2015)
Просмотров: 3211 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0 |
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *: