Для проведения такого сравнения требуется найти методологическое основание, которое заодно объясняло бы и наш выбор сопоставляемых фигур. Все дело в стилях философствования Лао-цзы, Гераклита и Эмпедокла и их мировоззренческой ориентации, о которой говорилось выше. Во-первых, Лао-цзы, Гераклит и Эмпедокл стоят у истоков китайской и греческой философий. Во-вторых, их учения вырастают из предфилософских культур Дао и Логоса и определяют себя в качестве философий Дао и Логоса. В-третьих, культуры Дао и Логоса замкнуты на единый космопланетарный архетип и имеют идентичный генетический код (см. [Лукьянов А.Е. Истоки Дао (древнекитайский миф). М., 1992. С. 42-52, 104-125]). Это и служит общим методологическим основанием сопоставления Лао-цзы, Гераклита и Эмпедокла. В-четвертых, все три философа обращаются в Дао и Логосе к естественности. Образно говоря, они «асуры» философии Дао и Логоса, мудрые хранители вселенско-космического естества. Из этого истока они взращивают философскую природно-божественно-человеческую гармонию, которая не состоялась в действительности. Их философия есть продолжение однажды прерванного цивилизацией богов спонтанно текущего космогенеза. Она несет великую и прекрасную тайну рождения мировой гармонии, недоступную ни чувствам, ни разуму человека, приобретшего свою натуру в искусственном социогенезе. Гераклит, Эмпедокл и Лао-цзы чисты своей принадлежностью к космической естественности и не «запятнаны» цивилизацией. По сути своей они самые настоящие демоны, каковыми сами себя и осознают. Это просматривается, например, в поэме Эмпедокла «Очищения». В случае, если люди принимают его в свою среду, он является туда не иначе как в качестве одного из богов, от которых люди происходят и которых чтут:

Бог я бессмертный теперь, не смертный уже человек.
Шествую я среди вас, всеми заслуженно чтимый,
Венки на моей голове и ленты священные вьются;
Когда я со свитой своею, из жен и мужей состоящей,
Вступаю в роскошные грады, -
везде благодатный почет мне [Сёмушкин А.В. Эмпедокл. М., 1994. С. 210].

Но это иллюзия в глазах толпы. На самом деле Эмпедокл никакой не бог, а демон-дух, низвергнутый в космическое колесо перевоплощений смертных созданий. Туда он попал за некое действо, нарушившее право Судьбы небожителей (совсем как китайский Гунь):

Имеется право Судьбы, небожителей вечных решенье,
Давнее временем, вечное, мощной скрепленное клятвой:
Если кто-либо убийством руки свои запятнает
Или кто в распре с другим клятву преступно нарушит
(кто-то из демонов-духов, жизнью своей долговечных),
Три мириады годов блуждать им вдали от блаженных,
В ходе времен воплощаясь в образы смертных созданий,
Жизни крутые дороги ежемгновенно меняя;
Ибо высокий эфир в море их гневно бросает,
Море их гонит на сушу, земля - к лучезарному свету
В небе светящего солнца, солнце же - снова к эфиру.
Так они гости везде, но равно их все ненавидят.
Один из низвергнутых - я, изгнанник богов и скиталец,
Гневным Раздором влекомый… [Сёмушкин. С. 240-241].

Гераклит тоже полон демонизма. Его стиль, по определению А.Ф.Лосева, содержит в себе «субстанциально-демоническую реализацию мифологии», и человек у него только через своего демона и может выйти на Логос вселенский: «Человек находится под наитием демона. Демон этот совершенно интимен для него. Он является его конкретной индивидуальностью. Осознавая этого демона - самого себя, человек собирает свой ум, рассеянный повседневной текучестью, в сухой блеск умозрения; это делает его “мудрым” в творчестве, и он ощущает в своей душе творческий (“себя самого умножающий”) логос, в котором он узнает логос вселенский; и, наконец, воспринявший эти “демонические” дары и творчески их переработавший, он “уже” не говорит, не скрывает, но “вещает”, “рождает символы”» (см. [Лосев А.Ф. История античной эстетики (ранняя классика). М., 1963. С. 384]).

Лао-цзы в § 60 ДДЦ тоже говорит о демонизме человека, служащего Поднебесной. Мощь его демона столь велика, что сдерживается и уравновешивается только Дао. Это его личный человеческий демон, который в гармонии космического Дао открывает путь курсирования духовного Дэ между собственной мудростью и людьми.

Гераклит, Эмпедокл и Лао-цзы стоят на развилке путей мировой жизни человечества: один путь - путь цивилизации, в основе которого техническое производство вещей, второй - путь спонтанно-естественного течения жизни с опорой на рождение живых вещей. Человечество избрало путь цивилизации, а Гераклит, Эмпедокл и Лао-цзы - путь естественного космогенеза, пропуская его через свое тело, дух и сознание. Вследствие этого их физическое существование, как они сами его представляют, нельзя назвать человеческим. Оно космично и антиантропо-морфно. Эмпедокл, например, заявляет о себе: «Некогда был я юнцом, был и прелестной девицей, / Был и растением, птицей, рыбой безгласною в море» [Сёмушкин. С. 241]. Лао-цзы мы вообще встречаем в виде какого-то эмбриона («Дао Дэ Цзин», § 20), а то и в виде первозданного хаоса или дракона. И философию их тоже нельзя назвать философией в обычном понимании философского творчества. Это форма жизни спонтанно-естественного космогенеза Дао и Логоса, уникальнейшее планетарное явление. На развилке путей Гераклит, Эмпедокл и Лао-цзы еще встречаются с человеческой цивилизацией, но последняя отреклась от естественности, осушила свою ветвь на ее живом древе, и потому мудрецы разошлись с ней. Шествуя во вращении по Вселенной, естественный космогенез выхватил из всего сонма людей нескольких индивидов и продолжил себя в них. Их совсем немного, и среди них Гераклит, Эмпедокл и Лао-цзы. Они - не от мира сего. Вглядимся в них. Они движутся совершенно в другом космическом русле жизни: рождаются во вселенском пустотном лоне, телесная, духовная и идеальная сущность у них нераздельна и закручена в архетипическую спираль; они вечны и постоянно метаморфизируют в тео-зоо-антропоморфных образах; у них свое видение мира, мышление у них сопровождается одновременным рождением (мыслить - значит рождать, и рождать - мыслить), а дух соединяет то и другое. Их существование протекает так, что они попросту плещутся в звездных хороводах Вселенной. Естество забавляется и играет с ними, как с собственной детскостью. Они бы так и оставались беззаботными космическими детьми в гармонии естества, если бы не были к тому же еще и людьми. Их мучает внутреннее противоречие космического гармонического постоянства и не осознаваемой людьми трагедии бытия. Поэтому они сознательно берут на себя обязанность спасения людей и вещей, а может быть, к этому их предрасполагает еще и само естество: нужно наполнить живительными соками отсыхающую ветвь цивилизации.

Чистым туда, т.е. в цивилизацию, не войдешь. Одно только привнесение философским демоном тайны гармонии естества в цивилизацию уже есть нарушение законополагающей Судьбы богов и посягательство на их власть. Туда можно прорваться только через распрю и существовать таким же способом, ибо под поверхностью бытия там лежит и господствует одно - война всех против всех. Или, точнее говоря, естество доведено в цивилизации до состояния войны, и из него, такого вот борющегося с самим собой и трагического, нужно теперь восстанавливать исконную гармонию. На входе в цивилизацию определяется мировоззренческая стилистика философского демона. В сфере естества Гераклит, Эмпедокл и Лао-цзы играют с безымянными сущностями, а при обращении к человеческой цивилизации они вынуждены отливать гармонию естества в слове - Логосе и Дао. Оно в одинаковой мере должно быть и телесным, и духовным, и идеальным. И речение его есть одновременно физическое действие, духовная вера и абсолютное мышление. Это, конечно, демоническое (точнее, демиургическое) космическое слово, слово порождающее, а потому Гераклит, Эмпедокл и Лао-цзы воспринимаются со своими Логосом и Дао как провидцы, маги, волшебники, прорицатели, целители, поэты, мудрецы, ученые, философы и демоны, вышедшие из глубинных недр земли. Однако слово их не есть само естество, а только отображенная сущность естества в среде цивилизации. В § 1 ДДЦ Лао-цзы так и говорит, что Дао, высказанное в слове, это не постоянное Дао. О том же самом относительно Логоса замечают Гераклит и Эмпедокл. Их слово предназначено для впавшей в хаос цивилизации, чтобы в ликах Логоса и Дао она узнала свой подлинный портрет гармонической красоты в естестве и умиротворилась.

Нечего и думать, чтобы обыватель (индивидуально или во всей людской массе) сразу ухватил Логос и Дао. Они перед ним вьются в метаморфозах живыми телесно-духовно-идеальными символами в могучей полноте космического демонизма. Обывателю не справиться с Логосом и Дао при помощи своей жалкой логики «да либо нет». Эту слабость разума обывателя сразу же почувствовали мудрецы и выразили по этому поводу свою печаль. Гераклит говорит: «Эту вот Речь (Логос) сущую вечно люди не понимают и прежде, чем выслушать [ее], и выслушав однажды. Ибо, хотя все [люди] сталкиваются напрямую с этой вот Речью (Логосом), они подобны незнающим [ее]» [Фрагменты ранних греческих философов. Ч. 1. М., 1989. С. 189].

Эмпедокл находит в людях только блуждающую толпу со скудными средствами чувственного и разумного познания гармоничного мирового единства:

[/i]Скудные средства познанья по членам телесным разлиты,
Много и внешних превратностей мысли людей отягчает.
Малую долю изведав своей ограниченной жизни,
Род эфемерных преходит, подобно летучему дыму,
Только явлениям веря, с коими каждый столкнулся,
Всюду блуждая, познать мировое единство надеясь;
Но непостижно оно ни зрением смертных, ни слухом,
Даже уму недоступно... [Сёмушкин. С. 225].

Дао Лао-цзы тоже никто в Поднебесной не понимает, а если уж таковые и есть, то они весьма и весьма редки:

Мои слова очень легко понять, очень легко [им] следовать.
Но в Поднебесной нет таких, кто мог бы понять,
кто мог бы последовать.
В словах есть предок, в делах есть царь.
Поскольку [этого] не знают, постольку и меня не понимают.
Понимающие меня -редки, подражающие мне - ценны (§ 70).
Великое Дао словно широкий путь, а люди
любят тропинки (§ 53).

Что же делают мудрецы в этих условиях? Гераклит начинает описывать и разъяснять людям природу слов и вещей (продолжение вышеприведенной цитаты): «Они подобны незнающим [ее] (т.е. Речь-Логос. – А.Л.), даром что узнают на опыте [точно] такие слова и вещи, какие описываю я, разделяя [их] согласно природе (истинной реальности) и высказывая [их] так, как они есть. Что ж касается остальных людей, то они не осознают того, что делают наяву, подобно тому как этого не помнят спящие» [Фрагменты... С. 189].

Эмпедокл молит музу о даре вдохновенного слова, чтобы в дозволенной мере объяснить людям сокровенную тайну, но не выболтать ее всю в обмен на ублажение тщеславия:

Боги! пусть глупость людей моего языка не коснется;
Пусть изольется источник из уст, благочестия полных.
Ты ж, белокурая дева, высокопочтенная Муза,
В мере, в какой эфемерным тайну дозволено слушать,
Мне ниспошли, умоляю, дар вдохновенного слова.
Нет, не заставит меня нимб общепризнанной славы,
Смертными в дар приносимый, дерзостно выболтать тайну,
Чтобы потом устремиться к мудрости
высшим пределам [Сёмушкин. С. 225-226].

Лао-цзы не только объясняет людям Дао. Вступая в цивилизацию Поднебесной, он утрачивает постоянное сердце, оно остается в сфере космического естества. Вместо него Лао-цзы делает своим сердцем сердца всех людей, вживляя в него такую доброту и доверие Дэ, которые погашают противоположности добра и недобра, доверия и недоверия. Лао-цзы принимает на себя демоническую обязанность совершен-номудрых людей, которые, спасая роды людей, вдыхают своими сердцами хаос Поднебесной и превращаются в ее детей. Пусть теперь роды в игре с детьми хаоса постигают Дао, раз уж оно недоступно людям в живом слове-символе. И постигают не разумом, не сразу, а в естественном росте, как мать постигает своего сына в его постепенном мужании, в процессе которого он с каждым годом меняет на какие-то доли смысл своей космической игры. Совершенномудрые дети - это живые игрушки взрослых. Взрослые пытаются научить их способу жизни в цивилизации через соперничество и борьбу, но дети вбирают этот хаос своим сердцем и научают родителей гармонии космического естества (однако взрослые не слышат в звонкой голосистости младенца гармонию космического созвучия). Став детьми, совершенномудрые пытаются превратить общество цивилизации в родовую семью, которая только и способна вместить в себя естество Дао. Ибо только в ней может пульсировать естественный ритм инь и ян (§ 49).

Однако всего этого оказывается недостаточно. Сколько бы Гераклит, Эмпедокл и Лао-цзы ни тратили сил, люди остаются глухими к естеству Логоса и Дао. Поэтому мудрецы делают следующий шаг: они создают философскую демоническую игрушку - спиральную модель пятичастно-пятичастного архетипа естественного космогенеза Логоса и Дао. В ней они показывают, как осуществляется тайна ненасильственного, спонтанного рождения вещей, столь же устойчивых, сколь и перетекающих одна в другую на спиральных траекториях Дао и Логоса. Изобразив ее в телесной, духовной и идеальной сущности, мудрецы дарят ее для забавы людям, но забавы философско-магической, а потому интересной и столь же страшной, т.е. страшно-интересной, волшебно-демонической.

Гераклит воссоздал эту модель в виде спирального лона-улитки, свиваемого четырьмя физическими элементами: «И прямое и витое, говорит [Гераклит], одно и то же: “У чесала путь прямой и кривой” (у орудия, называемого “улиткой” [винтом], в мастерской валяльщика, вращение прямое и кривое, так как он идет одновременно вверх и по кругу), “один и тот же”». Путь вверх-вниз один и тот же (или: путь туда-сюда один и тот же) [Фрагменты... С. 204].

«А чтобы элементы были связаны не только восхождением вверх и нисхождением вниз, но и по кругу, [демиург] как бы загнул и замкнул крайности, т.е. огонь и землю, друг на друга» [там же. С. 205].

«Туда-сюда», или «вверх-вниз», элементы движутся, рождаясь один из другого и умирая один в другом в порядке Земля-Вода-Воздух-Огонь и обратно. «По кругу» они чередуются в порядке Огонь-Земля-Вода-Воздух. В космической улитке Гераклита четырехэлементная вертикаль в возвратно-поступательном движении и зеркальная ей четырехэлементная горизонталь в круговом движении сплетают 16-элементную спираль:

О З В Вз
Вз О З В
В Вз О З
З В Вз О

В этой спирали все вертикальные колонки и горизонтальные ряды передают вертикальное челночное и горизонтальное круговое движение, т.е. действительно элементы движутся одновременно вверх-вниз и по кругу. Не хватает только пятого элемента, но он есть. Это Огонь-Эфир - квинтэссенция первых четырех элементов, их единое или «архетип материи», как называет его А.Ф.Лосев (см. [Лосев А.Ф. История античной эстетики (ранняя классика). М., 1963. С. 360]). Гераклит отобразил его в определении космоса: «Этот космос, один и тот же для всех, не создал никто из богов, никто из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живой огонь, мерно возгорающийся, мерно угасающий» [Фрагменты... С. 217]. Место этому Огню-Эфиру в центре генетической спирали Логоса, где он остается и самим собой и метаморфизирует в порядке захода в центр каждого из четырех элементов. Эфир принимает их облики и образует свой пятиэлементный виток. Он присутствует со всеми четырьмя элементами на всех витках спирали Логоса, придавая всему построению необходимую континуальность. Спираль Логоса, таким образом, получается двадцатипятичастной:

О Э З В Вз виток Огня
Вз О Э З В виток Воздуха
Э З В Вз О виток единящего Эфира
В Вз О Э З виток Воды
З В Вз О Э виток Земли

Казалось бы, этой спиральной игрушки достаточно для передачи людям в меру дозволенного тайны естества Логоса. Она хотя и живая, но в ней недостает одного - царствующего ребенка игры. И Гераклит помещает его туда: «Век - дитя играющее, кости бросающее, дитя на престоле!» (доел. «Эон - ребенок, играющий в пессейю, ребенку принадлежит царская власть») [Фрагменты… С. 242]. «И одно и то же... туда-сюда ходящие по кругу и сменяющие друг друга в игре Века» [там же, с. 205]. Дитя-Эон - космический царь в спирали Логоса, он то и дело переворачивает космос и выбрасывает меры чередования элементов, как меты на игральных костях. У него свои космические правила игры. Вот и попробуй, человек цивилизации, сыграй с ним в пессейю! Не зная кодов естества, он заведомо проиграет, а узнав их, будет играть заодно с Эоном и воссоздавать гармонию естественности.

Эмпедокл тоже создает свою спиральную модель космического естества, подобную Гераклитовой. У Эмпедокла под действием сил Любви и Вражды вращаются те же четыре элемента (корня) - Земля, Вода, Воздух и Огонь. Любовь их приводит в единство, вражда разделяет:

Двойственен путь: то единство из многого произрастает,
То к бытию из единства множество снова приходит:
Огненный жар и вода, земля и воздушная бездна;
Вне их смертельный Раздор, всюду тождественный в силе,
С ними, напротив, Любовь, равная всюду в размерах...
Все элементы равны, и возраст у них одинаков;
Есть у стихий назначенье сообразно с этосом каждой,
Все они в силу приходят по мере времен обращенья;
К ним ничего не прибавить, но и от них
не убавить [Сёмушкин. С. 228].

Под действием Любви элементы расплавляются до огненного элемента, который образует мировое целое в виде бескачественного неподвижного Сфайроса-Шара с царящей в нем гармонией:

В скрытых покоях Гармонии там утвердился победно
Сам в себе замкнутый Сфайрос,
гордый державным единством...
Он лишь насквозь себе равный, всюду лишенный предела...
Нет у него пары рук, ввысь со спины устремленных,
Нет ни ступней, ни проворных колен, ни признаков пола,
Сфайрос он только единый, сам себе
равный повсюду [Сёмушкин. С. 230-231].

Сфайрос - это единящая всех Любовь, Единое и Огонь, который можно назвать пятым элементом или архетипом всех четырех элементов. Он их общее неразличимое единое и единое в каждом из них, с ними он составляет космологическую пятерицу.

Когда на смену Любви приходит господство Раздора, из светящейся огненной яйцеклетки Сфайроса вырастает взрослый Организм. Сфайрос и Организм - это только предельные временные и качественные точки живой пульсации космоса. Между ними в стройно-нестройном порядке вращается колесо четырех корней, движимое относительной устойчивостью противоборства Любви и Вражды, т.е. тут ни Вражда не побеждает окончательно, ни Любовь не сдается, а вещи при этом рождаются:

Попеременно стихии господствуют в круге подвижном,
Гибнут друг в друге и вновь возникают, послушные року.
Только они существуют: двигаясь друг через друга,
Смертных они созидают, другие живые творенья,
То воедино сливаясь Эросом в стройный порядок,
То разлучаясь Раздором, врозь как попало блуждают,
Эроса ждут возвращенья,
чтобы срастись в целокупность [Сёмушкин. С. 230].

Любовь завивает из элементов свою световую спираль и раскручивает ее в одну сторону. Раздор завивает присущую ему теневую спираль и раскручивает ее в противоположную сторону. Эта биспираль встречных витков четырех элементов с пятым архетипическим посредине задает генетический код вещам космоса. Нужно отметить, что космос у Эмпе-докла не монотонный и не черно-белый. Он цветной, так как каждый элемент окрашен в свой цвет: Огонь - белый, Воздух - красный, Вода - черная, Земля - желтая. Центральный Огонь, должно быть, соединяет в себе все четыре цвета и имеет свой особый цвет, содержащийся в каждом из четырех элементов и вместе с тем отличающийся от них. За счет него в мировой палитре цвета накладываются друг на друга (смешиваются) и разделяются. Вещи же, рождающиеся из смеси элементов в необходимых пропорциях, тоже несут на себе пропорции цветовой гаммы. Таким образом, космос у Эмпедокла зрительно красочен, а если учесть, что элементы наполнены не только телесной сущностью, но также духовной и идеальной, то тут мы получим весьма сложную и красочную цветовую эстетику не только зрительного восприятия, но и теологии (Сфайрос - бог), мышления, веры и мудрости. Эмпедокловский космос, как и гераклитовский, в переходах элементов возгорается и затухает в цветных пламенах.

Если у Гераклита огненным космосом играет царствующий Дитя-Эон, который сам и есть этот космос и который одновременно приводит себя мерами Логоса в стройный порядок и обращает в хаос, то у Эмпедокла игрой с космическим огнем занимаются родительские начала Любви и Вражды. Тут идет сплошная пламенно-ледяная половая игра в вещах-детях. Любовь тянет вещи в сторону плазменного единства, Вражда - в сторону стылой множественности. По ту и другую сторону от гармоничного центра их ждет гибель: одна, светлая ипостась вещи плавится в огненном единстве множества, другая, темная ипостась стынет в холодном множестве единства. Но в то же время противолежащие ипостаси вещей влекутся друг к другу. Вражда тянет плазму Любви к своей стылости, а Любовь тянет на себя стылость Вражды. Таким образом, каждая вещь, расходясь сама с собой, сходится и, сходясь, расходится. Любовь и Вражда центробежно растягивают вещи и центростремительно сжимают их. Поэтому и гармония в них получается такой же: расходящейся-и-сходящейся. Под двойным воздействием Любви и Вражды вещь постоянно остается одной и той же в гармонии неизменности и постоянно становится разной в гармонии перемен. Так каждая вещь проходит всю космическую спираль огненного Логоса.

Любовь и Вражда, несомненно, боги (лучше сказать, демоны) и родители вещей. Художественное искусство и фантазия классики доработают их облики и представят богов в зрелом возрасте. Но если мы вспомним, что все античные боги в своей первозданности суть дети, то и тут у Эмпедокла в любовной игре Любви и Вражды участвуют дети. Это верно еще и потому, что ведь не сами Любовь и Вражда сходятся друг с другом и совокупляются. Они встречаются в вещах. Это их куклы, которых они одной рукой тянут к себе, а другой отталкивают. Обоюдные действия приводят к тому, что вещи-куклы вращаются и танцуют, выделывая свои генетические па. В танце они появляются из огня и в нем же расплавляются. Вот эти-то игровые космические метаморфозы и завораживают богов. Для людей это трагедия, а для богов - игра. Им и усилий особых не нужно прикладывать. Боги лишь поддерживают естественный огненный ход вещей, закручивая его в хоровод и перекрещивая танцоров. Космическая спираль огненного Логоса получается как трехжильная телесно-духовно-идеальная вервь в обличий спиральной вереницы живых и огненных кукол-вещей.

Эмпедокл максимально сближает свой Сфайрос с человеческим, природным и божественным бытием цивилизации и прокручивает сквозь него все части этого бытия. Судя даже по тому, что осталось от поэм «О природе» и «Очищения», Эмпедокл, видимо, ничего не упустил. Его Сфайрос все содержимое преобразует в естество. Эмпедокл дает людям возможность поиграть в партнерстве с богами в этот космический самовращающийся Сфайрос-мяч. Но людей такая игра отнюдь не влечет, она их устрашает. Невероятно трудно человеку цивилизации сознательно окунуться в непонятное и страшное своей огненной игрой естество. Поскольку человек не отваживается, за него это делает вездесущая Смерть: всех и каждого из времени и пространства цивилизации она возвращает в естество, выполняя высшую его Справедливость.

Лао-цзы тоже создает свою игрушку, и у него это тоже, как ни удивительно, Сфайрос (§ 25). Лао-цзы называет его Дао. Многие характеристики у Дао и Сфайроса совпадают настолько, что иероглифическое описание Дао Лао-цзы можно переводить строками из поэм «О природе» и «Очищения» Эмпедокла.

Дао Лао-цзы - это живое двуполо-бесполое существо, содержащее в себе смесь всего и существующее до органического членения и превращения в космос. Оно замкнуто в самом себе, беззвучно-спокойное, тоже, как и Сфайрос, гордится державным единством - стоит одно и не изменяется. Это доименная сущность, которую Лао-цзы сам именует, присваивая прозвище и имя Дао и Великого. Это сферическое Дао круговращается в себе по горизонтали и ходит туда-сюда по вертикали, заплетаясь в спираль. Ни на что другое Дао не полагается, кроме как на собственную естественность.

Внутри этой вращающейся сферы, наполненной космическим свечением, рождается при утихании внутреннего световращения ребенок (цзы). Природа его настолько прозрачно-чиста, что он есть только люминесцирующий образ, лик которого выдает подобие вечно вьющейся Жизни (§ 4, 6).

Какой космической игрой занят этот ребенок, Лао-цзы не говорит. Но мы можем судить о ней по аналогу новорожденного ребенка, воплощающего в себе Дэ. Его игра попросту представляет собой поведение младенца в сферической люльке: он ползает по ней и переворачивает ее, цепляясь за мякоть, мурлычет свою песню или голосит во всю пронзительную мощь. Но при этом он есть насквозь животворная энергия. Он рождает все сущее, а любые его младенческие действия оборачиваются формулой гармонии и постоянства. В играющем младенце Лао-цзы преподносит символы Дао и Дэ впавшей в цивилизацию Поднебесной (§ 55).

Это и есть то главное, в чем имеют сходство Гераклит, Эмпедокл и Лао-цзы. Они создают светоносную космическую игрушку, основанную на вращающейся генетической и диалектической спирали, и называют ее каждый своим именем - Логосом и Дао. В центре сфероидов Логоса и Дао из светоносной сущности рождается эмбрион-ребенок, царствующий в мудрой игре самопревращения вещей при разогревании и охлаждении света-огня. Чтобы поиграть с этой игрушкой и понять ее, людям самим нужно стать детьми и сбросить с себя шелуху цивилизационных напластований. Такова, по-видимому, философия Гераклита, Эмпедокла и Лао-цзы. Она есть игра людей-детей с космическими детьми сфероидов Логоса и Дао в выбор на пятипольных (девятипольных) пространствах Неба и Земли мер возгорания и затухания космоса по правилам пессейи.

Огненно-световые сфероиды Логоса и Дао в сущности своей суть одно и то же. На это указывает тождество графических формул генетических кодов их спиралей. В плоскостной проекции эта формула представляет собой триадическое построение: окружность, вписанную в нее пентаграмму с неперекрещивающимися сторонами и вписанную в них пентаграмму с перекрещивающимися сторонами. Она выражает не только структурно-функциональный код генетики и диалектики Логоса и Дао, но и служит ретрансляционной сетью их идей и символов. Последние идентифицируются в Дао и Логосе именно по этой формуле (см. [Лукьянов. С. 104-125]).

Сущностное единство Логоса и Дао понятно, ведь философия Гераклита, Эмпедокла и Лао-цзы есть осуществление естественного космогенеза, который они преподнесли людям в живых, телесно-духовно-идеальных и огненно-световых сфероидах Логоса и Дао. Однако при отсутствии внутренней просветленности людям эти сфероиды не видны и достаются им только в философских поэмах. Философы как бы говорят человеку: уж коли не видишь огненно-светового лика естества, то, читая, хотя бы мысленно настраивайся на ритм его. Мы не знаем подлинных названий поэм. Сегодня они фигурируют под именами «О природе», «Очищения», «Дао дэ цзин». От них сохранилось немногое, и то, что память цивилизации сумела запечатлеть, есть лишь детали бывшей целостности поэм о Дао и Логосе. Это отдельные символы, которые как части единого организма до сих пор продолжают пульсировать в диалектике слова. Словесная оболочка служит для них только каркасом величественной игры космического естества. В мерных оборотах космической вечности и зигзагах нашего исторического времени они продолжают в слове свою неустанную работу спонтанного творения и потому почти недоступны логическим препарациям: лезвие логики не расчленяет их светоносного живого сгустка. А если принять во внимание, что энергия самопорождающегося естества есть насквозь вера (как говорят «Дао дэ цзин» и «Тай сюань цзин»), то механической логике тут вообще делать нечего. Но между тем человечество цивилизации по-своему пытается понять эти символы и переложить их смыслы на свою действительность.
Комментирование и исследование философии Гераклита, Эмпедокла и Лао-цзы раздельно на Западе и Востоке имеют давние традиции. Каждое слово и каждый иероглиф здесь многократно испытаны на различные смысловые значения, но они все так же остаются неисчерпаемыми в своей живой диалектике. Проследить обе традиции и тем более сопоставить их - задача длительного специального историко-философского исследования. Мы же для начала и для примера возьмем только один общий им символ лука.

У Гераклита имеется два высказывания о луке: «Луку имя - ”жизнь”, а дело его - смерть» [Фрагменты… С. 208]. «Они не понимают, как враждебное находится в согласии с собой: перевернутое соединение (гармония), как лука и лиры» [Фрагменты... С. 199]. Это чрезвычайно насыщенный философский, эстетический, музыкальный, математический, биологический и тому подобный символ. Как указывают комментаторы к 48 ДК у Гераклита, лук получил имя то ли от силы (βια) натяжения, то ли от того, что с его помощью добывали средства к жизни βιος. Имя лука максимально подходит для символических выражений Гераклита, так как с ударением на первый слог βιος означает «жизнь», а на второй βιος - «лук». Таким образом, в имени лука соединяются жизнь (по имени) и смерть (по функции его), т.е. лук есть тождество того и другого. К символическому имени лука присоединяются и все остальные символические выражения, говорящие о совпадении противоположностей. Например: «Одно и то же в нас - живое и мертвое, бодрствующее и спящее, молодое и старое, ибо эти [противоположности], переменившись, суть те, а те, вновь переменившись, суть эти» [Фрагменты… С. 213-214].

Второе выражение имеет в науке и другие, несколько отличающиеся от приведенного по А.В.Лебедеву переводы. Вариант А.Ф.Лосева: «Они не понимают, как расходящееся согласуется с собою: [оно есть] натяжная [противостремительная - παλιν-τροπος] гармония. Подобно тому, что наблюдается у лука и лиры» [Лосев. С. 348]. Вариант М.А.Дынника: «Они не понимают, как расходящееся само с собой согласуется: возвращающаяся [к себе] гармония, как у лука и лиры» [Материалисты Древней Греции. М., 1955. С. 45].

Согласующееся «враждебное» или «расходящееся», то же, что «перевернутая» или «натяжная [противостремительная]» гармония, характеризует функциональную сторону лука и лиры. Мы приведем здесь собственные рассуждения, которые специалисту по физической теории звука могут показаться дилетантскими. Однако нас лук и лира интересуют главным образом как космологические и культурологические символы.

Прежде всего, учтем три функциональных момента гармонии: 1) Когда лук покоится, дуга находится в нулевом напряжении, а тетива в нулевом натяжении. Это один момент гармонии. 2) Человек берет лук и натягивает тетиву. Верхняя и нижняя полудуги напрягаются и тянут в противоположные стороны, но силой руки, передаваемой на тетиву, влекутся к центру. Это второй момент гармонии. 3) Человек отпускает тетиву. Дуга лука выпрямляется, и ее полудуги перехлестывают свое первоначальное положение покоя, тетива растягивается и тоже заходит за первоначальный рубеж. Это третий момент гармонии.

Состояние покоя в качестве срединной меры разграничивает колебательное движение тетивы-струны на «левую» и «правую» фазы соответственно предельному распрямлению дуги и натяжению тетивы-струны и предельному их сжатию. Звук - это результат процессуальной совокупности этих трех моментов. Тетива-струна молчит, пока не сделает своего полного колебания, и звук сходит с нее только в центральном моменте ее абсолютной слабости, т.е. в центральной мере натяжения, равной нулю, или в мере равновесия.

Если это не так и тетива-струна звучит «полузвуком» сначала в «левой» фазе, а затем «полузвуком» в «правой», то наш слух должен быть устроен таким образом, что одно ухо слышит «медленнее», улавливая «левый полузвук», и ждет, когда другое ухо, слышащее «быстрее», поймает «правый полузвук», которые они и складывают в одно целое.
Однако «левая» и «правая» фазы - это только условности плоскостной проекции колебательного движения тетивы-струны. Ведь она колеблется не в плоскости, а в объемном пространстве и, следовательно, по объемной траектории. Отвечая на притяжение-отталкивание пределов основных и промежуточных сторон света в силовых диапазонах напряженности мирового верха и низа, тетива-струна по всей своей длине описывает эллипс, а каждая точка в его сечении - круг. В периоде затухания колебания с уменьшением радиуса траектория тетивы-струны свертывается в эллипсоидную спираль (наподобие ракушки), а траектории каждой точки - в круговую спираль.

Обыденные наши представления о колебании тетивы-струны сводятся к тому, что она колеблется по всей своей длине по горизонтали, как мы ее и натягиваем при стрельбе или игре. Но лук показывает, что она колеблется и по вертикали. И лира говорит об этом так же ясно: струна, зажатая на постоянных колках, не может дрожать, не удлиняясь и не сжимаясь. Таким образом, натяжная гармония лука и лиры имеет сложную статико-динамическую форму: тетива-струна одновременно вибрирует по горизонтали и вертикали и закручивается в звуковую спираль. Буквально сжимающийся и разжимающийся вертикальный смычок «трется» по спиральной горизонтали струны и извлекает звук, а пустой объем, охваченный всей спиралью, резонирует его.

Несомненно, колебательное движение тетивы-струны имеет еще более сложную траекторию, так как вертикальный смычок проходит одновременно по каждой точке и каждая из них играет роль центральной. А это значит, что каждая описывает самый широкий горизонтальный круг, что, во-первых, изгибает линию тетивы-струны и делает ее волнообразной; во-вторых, закручивает ее по всей длине вокруг собственной оси; в-третьих, делит ее на дискретные отрезки, в каждом из которых повторяется вся спираль. Звук в спирали натяжной-противостремительной гармонии получается непрерывно-прерывный: он начинается из меры покоя и в ней заканчивается.

Лук и лира - только подобия космоса, а вот если в Сфайросе тронуть его световую вихревую струну, то извлечется живой звуковой, объемно-спиральный слепок космоса. Но это может сделать только одно живое существо - космический ребенок. Только он способен забавляться струнным вихрем хаоса и вызывать из него песнь гармонии космоса.

Лао-цзы в ДДЦ тоже дает символ лука:
Небесное Дао подобно натягиванию лука:
верх в нем опускается, низ в нем поднимается, излишек в нем сокращается, недостаток в нем восполняется.
Дао Неба сокращает излишек и восполняет недостаток. Если же взять человеческое Дао, то здесь не так: [оно] изымает,
где недостаток, и отдает туда, где избыток (§ 77).

В этом символе Лао-цзы запечатлел два Дао, которые являются оборотными сторонами одного и того же: натягивание тетивы и сгибание дуги лука - это природно-небесное Дао, отпускание тетивы и расправление дуги - это человеческое Дао. Составляя единство, то и другое Дао действуют противонаправленно, небесное Дао занято справедливым распределением благ, человеческое - несправедливым. Но то и другое делают это с необходимостью, как при стрельбе из лука с необходимостью произво